Не ошиблись дети. Не обманул их слух. Лошадиные подковы все звонче и яснее ударяли о лесные кочки, и тяжелый грохот каптаны, казалось, заполнял весь лес.
Вот послышались ржание и пофыркивание измученных коней… Вот выглянула сквозь пожелтевшую зелень лиственниц и зеленые иглы хвои лошадиная голова… За ней другая… И с громким скрипом и уханьем вылезла из чащи тяжелая громадная каптана. Два вершника сидели на конях, запряженных цугом. Рядом с возницею помещался вооруженный стрелец. В окне каптаны мелькнули два лица, одно старое, другое молодое.
Настя увидела седую бороду незнакомого боярина, а рядом с ним щеголеватый кафтан и надвинутую на лоб мурмолку, а под ней зоркие молодые очи, свежее красивое лицо и кудрявые темные волосы.
Старый путник случайно глянул в окно каптаны, заметил девушку и детей, велел остановиться и подозвал их к дверце возка.
Смущенно приблизилась к ним Настя.
— Не ведаешь ли, красавица, как ближе пробраться к Мурьинскому погосту? — спросил седой важный боярин, выглядывая из оконца.
Миша и Таня, прижавшись друг к другу, во все глаза смотрели на Бог весть откуда взявшихся знатных путников. Здесь, в этой глуши, они в продолжение целого года не встречали никого, кроме скупщиков рыбы да дичи, изредка наезжавших в этот пустынный край.
Настя, смущенная не меньше детей, принудила себя ответить:
— За тем вот поворотом упретесь в поселок… А вам кого надо там?
Старик важно глянул на девушку и не ответил ни слова.
Но молодой спутник, пристально взглянув в вспыхнувшее от ожидания девичье прекрасное личико, поторопился ответить:
— К опальному князю Черкасскому мы с указом от великого государя.
— С указом от великого государя! — эхом откликнулась девушка и, как подстреленная птица, опустилась на пень.
В окне мелькнуло еще раз молодое встревоженное лицо… Черные глаза участливо скользнули по помертвевшему личику… Но старший спутник дал знак, и каптана тронулась с места.
Полуживая от волнения, Настя снова обняла и тесно прижала к себе обоих детей.
Государев указ! Указ жестокого Бориса! Какую гибель сулил он им всем снова теперь?
Но недолго оставалась в смятении Настя.
— Танюша, Михаилушка! — быстро заговорила она. — Слыхали? С новым указом к нам бояре пожаловали!
— Чай, не маленькие, поняли, что говорил сейчас неведомый человек.
Таня и Миша молча смотрели в лицо тетки. Сердечки их бились. Забыты были и лесные радости, и грибная потеха, и веселая прогулка в лесу.
— Домой! Домой скореича, Настя! — смущенно лепетали они.
— Домой, понятно! — вскакивая с места, произнесла Настя. И глаза ее недобро сверкнули. — Надо ж доведаться о новых милостях царя Бориса, — прибавила она с горечью.
И они все трое пустились в путь.
Когда девушка с детьми появилась в опальной избушке, странное зрелище представилось их глазам.
Князь Борис, чуть державшийся на ногах, находился посреди избы, с просветленным до неузнаваемости лицом, исхудалым, болезненным, но счастливым, держась за край стола трясущеюся рукой.
Княгиня Марфа Никитична лежала распростертая, рыдающая перед божницей.
Старый седой боярин с государевым указом стоял в высокой боярской шапке, в дорожном охабне тут же, а его молодой спутник в кафтане царского стольника несколько поодаль от него.
Едва только появились дети и Настя на пороге избы, как княгиня, сердцем почуявшая их близость, вскочила на ноги с быстротою девочки и кинулась к ним.
— Настюша! Танюшка! Детки милые! Богу молитесь! Его благодарите! Миновала нас чаша страданий наших… Сохранил Господь… Великий государь облегчил нашу участь… Вотчину нашу родовую костромскую вернул, село Клоны родимые… Туды нас пересылают всех… Там отныне и жить будем… Через день-другой туды с боярином да с господином стольником выезжать велено… О Господи, Царица Небесная! Отмолила, вымолила Тебя!
И снова княгиня Марфа распростерлась перед иконою, рыдая навзрыд от счастья.
Князь Борис и Настя сдержанно переглянулись между собой.
«Великий государь облегчил участь! Прислал милость! Это им-то, невинным, облегчил! Без вины виноватых помиловал!» — мелькнула одновременно одна и та же мысль и в юной головке Насти, и в умудренной житейским опытом седеющей голове князя. И горькая усмешка тронула их губы.
Настя опустила глаза, чтобы никто не увидел крупных слезинок, навернувшихся на них.
Тишина воцарилась в горнице. И среди этой тишины звонким колокольчиком прозвучал детский трепетный голосок:
— А матушка с батюшкой? Они поедут ли? Без них нешто можно?
Все присутствовавшие невольно оглянулись на шестилетнего кудрявого мальчика, из груди которого вырвались эти слова.
Карие глазенки Миши смотрели пытливо и зорко, оглядывая старших. И вся душа нежного, чуткого мальчика, похожая на редкий душистый цветок, переселилась, казалось, в эти карие глазки. Но никто не мог ничего ответить. Никто ничего не знал. И русая кудрявая головка склонилась на плечо младшей тетки, и нежный голос зашептал Насте на ушко:
— Без матушки никуда не хочу… Ин говорил Сергеич, что на Заонежье матушка! Неужто ж там ей оставаться, когда нас домой, в наши вотчины, примчат?… Не поеду я никуда без матушки, — еще раз решительно заявил мальчик.
Казалось, судьба подслушала горячее желание любящего детского сердечка. Радость никогда, как и горе, не приходит одна, за первой следует неотступно вторая и наоборот.